Вы же помните:

 

Так беспомощно грудь холодела,

Но шаги мои были легки.

Я на правую руку надела

Перчатку с левой руки.

 

- Ну, да, Вы как-то упоминали, что были одно время в восторге от обэриутов. И читали, и читали. А что - Вы говорили - что Вы все читали и читали-то?

 

- Письма.

 

- Да, точно. А Анну Андреевну зря обидели… она... она же... нет, зря, - распечалилась Татьяна Никитична, разуютилась быстро, подошла к секретеру и чихнула дважды. Два раза подряд чихнула в нос! Неслышно. Почти не чихнула, а дрогнула, точно в ознобе.

 

А Авдотья Андревна худо кутается вся.

 

Но Татьяна Никитична ощущала себя в тепле и сытой. На ней были белые перчатки крупной оренбургской вязки. Оттого-то и цитировала Авдотья Андревна ей Анну Андреевну. Но Татьяна Никитична (с недавних пор уже не уютная - ба!) сейчас - вот опять и снова ведь! - припоминает ей переписку Хармса с Введенским (видимо от напавшей меланхолии по Анне Андреевне), как если бы она просила бы себе кофе, а та в ответ - вот те здраствуйте, дедушка Женя и бабушка, Юрьев день! – как пахнет кокосом, как пахнет кокосом...

 

- В который раз уже! – вдруг не сдержалась Авдотья Андревна, и – клац! – гремит красивыми своими ключицами, роняет на них крепкие бусы свои.

 

- Что такое? Что с Вами? – набивая трубку жасминовым табаком и смородиновыми листьями, косится на ее красивые ключицы Татьяна Никитична – не перелом ли, нет ли фрактуры женскому телу?

 

А Авдотья Андревна дерзко:

 

- Если бы чай был, и вечер, а не кофе и вот это, что здесь теперь, Вы бы с Богом говорить могли, как у известного сетейного персонажа.

 

- Это Вы о том, которого мы сегодня утром встретили у лифта? – закатывает глаза откровенная Татьяна Никитична и думает, что она – кот Льюса Кэрролла: такая же уютная - вновь! - большая, мудрая и выдуманная.

 

И все бы ничего, и все так и могло бы оказаться, но история эта правдива.