Жизнь Татьяне Никитичне прервалась утром среды. Жизнь, какой она ее знала, склеила ласты, и именно в этом выражении Татьяна Никитична увидала самосуть бытийную.

 

Она схватила телефон, набрала Тему и, рыдая, сказала, что любит его - любимого Тему.

 

- Черт побери, трижды етить твою мать! - стала она ругаться и бросать медленно трубку. Но та, по закону физики, быстро падала.

 

Упала. Упала на стол, и покатилась по полу. И повисла на шнурке. На зеленом проводке, откуда кричал Тема: "Алло! Алло!"

 

Татьяна же Никитична села на околотелефонную кушетку. Кушетка была мягка.

 

Женщине взбледнулось по лицу наотмашь, и не помогла алая помада. От жара помады лицо, со стороны, только и казалось по-настоящему взбледнувшимся.

 

"Алло! Алло!" - не утихала висящая перпендикулярно трубка.

 

Татьяне Никтичне сделалось все перпендикулярным, угловатистым - или угло-ватным? - и совершенно черно-белым, как когда-та глубокому ее родственнику, Льву Николаевичу, кошмарило в горячке квадратом.

 

- Ах, Наташка, Наташка, - гладила она фотокарточку. - Ах, Наташенька, - и опять гладила гладко.

 

- Ах, Земфира, Земфира, - охала она в такт песенки. - Ах, Земфирушка, - точно охала, словно по нотам, безутешная Татьяна Никитична.

 

- Ах, Маринка, Маринка, - листает она томик стихотворений. - Ах, Маринушка! - навзрыд листает томик стихотворений, распрощавшаяся с жизнью, какой она ее знала, безутешная бледноликая Татьяна Никитична.

 

- Ах, девчонки-девчоночки, да что же так, да как же эдак?! нет Бога нашего, Господа, нету его, а есть я только, вот ведь, - я, безутешная! безутешная я Татьяна-Татьянушка... А я есть... Охохошеньки! - навзрыд. Бледнеет ярче прежнего, того и гляди мелом обернется! - Все слова-то - мои, - охает уже почти сразу всякая, какая только можно, Татьяна Никитична, - все словечки.

 

Поперек горла мне! Перпендикуляры!